Тавенер. «Борис Пастернак» (фрагмент стихотворения “Поэт“, 1936) Поёт И.Соломатина-Тиссот

В цикле «Песни Ахматовой» (Akhmatova Songs, 1993): Данте; Пушкин и Лермонтов; Борис Пастернак; Куплет; Муза; Смерть. Он награжден каким-то вечным детством, Той щедростью и зоркостью светил, И вся земля была его наследством А он ее со всеми разделил. [19 января 1936] Ахматова о книге, вышедшей в 32-м: «“Второе рождение” заканчивает первый период лирики. Очевидно, дальше пути не было… Наступает долгий (10 лет) мучительный антракт, когда он действительно не может написать ни одной строчки. Это уже у меня на глазах. Так и слышу его растерянную интонацию: “Что это со мной?!”» “Ахматова же, по обыкновению наискосок, на это недоумение и ответила, видимо, чуя в судьбе друга по музе властное присутствие дьявольской силы — соблазняющей, сбивающей с предназначенного, пешего и окольного, маршрута: «Я сказала Пастернаку: “Вы должны написать Фауста”. Он смутился: “Т.е. как? — Перевести?” — “Нет, написать своего”»“ (). Раневская: «Именины Ахматовой. Она говорит, что Пастернак относится к ней, как я к П.Вульф [...] Когда они вместе [] кажется, будто в одно и то же время в небе солнце, и луна, и звезды, и громы, и молнии. Я была счастлива видеть их вместе, слушать их, любоваться ими. [...] Пастернак слушал, как я читаю “Беззащитное существо“ и хохотал по-жеребячьи. А Ахматова строго говорила: “Фаина, вам 11 лет и никогда не будет двенадцати. А ему {Пастернаку} всего 4 годика» () Из интервью (сентябрь 36 г.): “Из современных поэтов я ценю и уважаю Пастернака“ “В 36 г. Чуковский рассказывал о впечатлении его и Пастернака от появления Сталина на съезде ВЛКСМ: вокруг влюбленные, нежные, смеющиеся лица; «видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем»; о Демченко, которая разговаривала с ним; «И мы все ревновали, завидовали, — счастливая! И каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова»“. Летом 37 г. Пастернак отказывается поставить подпись под письмом писателей «Не дадим житья врагам Советского Союза», с требованием казни 8 военачальников (стоят более 40 подписей: Шолохов, А.Толстой, Фадеев, Леонов, Серафимович, Луговской, Асеев, Сельвинский, Тихонов, Федин и др. Друзья Леонова утверждали, что тот не подписывал. Прилепин в биографии выразил сомнение в подписи Шолохова). Жена Пастернака была беременна: “Первый раз я увидела Борю рассвирепевшим. Он чуть не с кулаками набросился на приехавшего, хотя тот ни в чем не был виноват, и кричал: «Чтобы подписать, надо этих лиц знать и знать, что они сделали. Мне же о них ничего не известно, я им жизни не давал и не имею права ее отнимать. Жизнью людей должно распоряжаться государство, а не частные граждане. Товарищ, это не контрамарки в театр подписывать, и я ни за что не подпишу!» Я была в ужасе и умоляла его подписать ради нашего ребенка. [...] «Пусть мне грозит та же участь, я готов погибнуть в общей массе» [...] Несколько раз к нему приходил Павленко, он убеждал Борю, называл его христосиком, просил опомниться и подписать. Боря отвечал, что дать подпись – значит самому у себя отнять жизнь, поэтому он предпочитает погибнуть от чужой руки. Что касается меня, то я просто устала укладывать его вещи в чемодан, зная, чем все это должно кончиться…“. Поэт “твердо стоял на своем, даже написал Сталину, что тот может располагать его жизнью, но себя он не считает вправе быть судьей в жизни и смерти других. [...] Пастернака не арестовали. Сталин вроде бы сказал: «Не трогайте этого небожителя, этого блаженного»“. Но среди других, подписавших письмо, стояло и имя Пастернака. З.Пастернак: “Возмущению Бори не было предела. Он тут же оделся и отправился в Союз писателей. Я не хотела отпускать его одного, предчувствуя большой скандал, но он уговорил меня остаться… Приехав из Москвы в Переделкино, он рассказал мне о разговоре со Ставским. Боря заявил ему, что ожидал всего, но таких подлогов он в жизни не видел, его просто убили, поставив его подпись“ (). Поэт “требовал опровержения: «Мне никто не давал права решать вопросы жизни и смерти». По рассказам, Пастернак рыдал от отчаянья“ и как писал он сам Чуковскому “был готов пойти за это на смерть, а он мне этим грозил и все-таки дал мою подпись мошеннически и подложно, он кричал: «Когда кончится это толстовское уродство?» [ Письма Пастернака 37 г.: «Разгадка тайны» — название так и не написанных воспоминаний Ахматовой о Пастернаке. Ахматова: “ничего не думал о чужих стихах. Он просто забывал их ровно через 5 минут”, а если спонтанная его оценка и потрясала автора меткостью, то только потому, что “уж очень у него по его гениальности прелестно сказалось” (Записные книжки)