Лотман: как Пушкин и столичные дворяне его эпохи видели картины: ансамбли Царского и Павловска. В мире пушкинской поэзии (1983)

Нет такого вида искусства, которое не отразилось бы в произведениях Пушкина. У него был особый, специфический взгляд на искусство, который был сформирован его эпохой. Человек пушкинского времени знакомился с искусством не в музее, оно окружало его в быту, в парке и на улицах города. Каждая эпоха искусства имеет свой тип зрения — барокко подразумевает, что наблюдатель находится в движении. В чем же секрет пушкинского зрения? Шесть бесед о Пушкине: __ “В 50-е, когда Лотман начал свою научную карьеру, аналитический аппарат советского литературоведения был догматизирован и в значительной степени состоял из мантр типа «народность», «классовость», «прогрессивность» и т.п. Достоевский, например, на рубеже 40-х — 50-х мог называться «реакционером», а после 56 года — «великим реалистом» (противоположность оценок творчества писателя сути догматического подхода не меняет). Лотмана-литературоведа если идеология и интересовала, то только в ее взаимосвязи с поэтикой изучаемого автора или произведения. Например, в статье «Идейная структура „Капитанской дочки“» (это первая его статья, в которой употреблено слово «структура», хотя там оно еще служит синонимом слова «композиция») ответ на актуальный для советского литературоведения вопрос — а как же Пушкин относился к крестьянскому бунту? — Лотман предлагает искать в самом устройстве пушкинского текста. Мировоззрение Пушкина 1830-х реконструируется с помощью анализа поэтики: не на основе прямых суждений героев «Капитанской дочки», а на основе того, как эти суждения соотносятся друг с другом в составе целого, выстроенного автором по определенным правилам“. И.Пильщиков: “Вопрос о методологии биографического исследования, в противоположность сугубо эмпирическому подходу к биографии писателя, редко поднимался в русской науке о литературе. В 20-е эту проблему поставили русские формалисты, но вскоре все подходы, отклонявшиеся от ортодоксального марксизма-ленинизма-сталинизма, были подавлены правящим официозом. Лишь несколько десятилетий спустя теория биографии становится во главу угла в историко-культурных работах Лотмана и некоторых других ученых Московско-тартуской школы, которые мыслили себя продолжателями и одновременно критиками наследия русского формализма“ (). “Особый интерес представляют исследования Лотмана по теории биографии и семиотике поведения («Декабрист в повседневной жизни», 1975; «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века», 1977), практическим приложением которых стали биографии Пушкина (1981) и Карамзина («Сотворение Карамзина», 1987). Структурно-семиотический анализ поведения учитывает не только поступки человека, но и интерпретацию их окружающими. Программа поведения соотносится с конкретными поступками так же, как в лингвистической модели Соссюра соотносятся язык (социальное явление) и речь (индивидуальное явление). Подобно тому, как последовательность высказываний-сообщений выстраивается в устный или письменный текст, последовательность поступков выстраивается в «поведенческий текст», «написанный» на языке соответствующей культуры. В статье «Право на биографию» (1986; при публикации яркое заглавие заменили) показано, что биография — конструируемый нарратив, просеивающий «случайность реальных событий сквозь культурные коды эпохи», которые «не только отбирают релевантные факты из всей массы жизненных поступков, но и становятся программой будущего поведения»“ (). Проходя мимо любой женщины, он всегда приподнимал шляпу. Седакова: “Простой свет учтивости“, “легкое прикосновение опрятной души“. О.Генисаретский: “Учтивость была тогда абсолютной редкостью. Это ведь из дворянского лексикона слово. К счастью, ему уже никто не решился приписать пропаганду идеологии мелкопоместного дворянства“. Лотман всегда любил рисовать, и едва ли не чаще всего рисовал себя — не без доли самоиронии: Пильщиков: “Поступая в Тарту, многие из нас совершенно не рассчитывали на академическую карьеру. Но мы собирались заниматься филологией после университета хотя бы неофициально. Мы понимали, что такое промежуточное существование возможно — помните «поколение дворников и сторожей»? Были люди, которые могли работать в музее или библиотеке и заниматься научной деятельностью. Вообще в Тарту стиралась граница между официальным и неофициальным. Приезжали московские и ленинградские поэты, только что вышедшие из подполья: Пригов и другие. Мы получали рижскую «Атмоду» со свеженапечатанными стихами Кибирова. В это время прокуратура подавала на Кибирова в суд за использование нецензурной лексики. Гаспарова привлекли как эксперт к анализу, тот написал, что стихи хорошие“ ()