Осип Мандельштам. «Концерт на вокзале» (читает Ольга Лерман)

Нельзя дышать, и твердь кишит червями, И ни одна звезда не говорит, Но, видит Бог, есть музыка над нами, Дрожит вокзал от пенья Аонид... __ «Ср. главу “Музыка в Павловске” в “Шуме времени”. И ни одна звезда не говорит — ср. “И звезда с звездою говорит”». Л.Гинзбург: «Архитектоника стихотворения сложна. В нем настоящее встречается с детскими воспоминаниями о знаменитых симфонических концертах в помещении Павловского вокзала. Внутри этой охватывающей антитезы сталкиваются три мира: мир музыки (для Мандельштама, как и для Блока, музыка не только искусство, но и высшая символика исторической жизни народов и духовной жизни отдельного человека); стеклянный мир вокзального концертного зала и железный мир проходящей рядом железной дороги — суровый антимузыкальный мир. Не следует однозначно, аллегорически расшифровывать подобные образы, это полностью противопоказано поэтической системе Мандельштама. Все переплелось в тесном контексте: вокзал и аониды (музы), паровозные свистки и скрипичный, то есть наполненный звуком скрипок, воздух. Железный мир вовлечен в мир музыки. Теперь дрожит уже железный мир, завороженный, побежденный музыкой. Поэтому он весь в музыке». Тарановский: «...мы не находим в “Концерте на вокзале” ничего, что бы нам внушило образ загнанного коня в мыле. Дрожание вокзального здания просто охватывает также внешний железный мир. прекрасный мир музыки противопоставляется бедному, обыкновенному вокзальному миру. Для нас пена из девятнадцатой строки не что иное, как довольно простая метафора для белого паровозного пара. ... Тема воздуха и дыхания — очень важная тема во всей поэзии Мандельштама. Счастье, благодать, свобода (и не только политическая, конечно), поэтическое творчество — в противопоставлении с отсутствием счастья, отсутствием (или невозможностью) поэтического творчества. Никогда его небо не было таким враждебным, как в “Концерте на вокзале”. ... Вторая строка. содержит открытую полемику с лермонтовскими строками. лермонтовским ощущением космической гармонии. [...] Он сознает, что музыка не может спасти его от боли, несмотря на то что вся его душа в “колоколах”. Это можно понять как полемику с верой Скрябина, что только музыка спасет человечество. “Тризна милой тени“ — поэт оплакивает навсегда ушедшую Россию концом “Концерта”, говорящим о гибели культурного наследия и музыки». М.Гаспаров: «Здесь сталкиваются культура и современность, “железный мир” и завораживающее “пенье Аонид”, но победа не совершается, с одной стороны — “скрипичный мир в смятеньи и слезах”, с другой — “железный мир так нищенски дрожит”; и “запах роз в гниющих парниках” ничуть не лучше, чем червивый небосвод (образ из стихов Д.Бурлюка). В “пенье Аонид” слово вернулось в музыку, как призывал он когда-то в “Silentium”, но гармонии из этого не произошло. Воспоминания начала века невозродимы, стихотворение кончается реминисценцией из Тютчева: “на тризне милой тени в последний раз нам музыка звучит” — в тютчевском “Лютеранине”, так много значившем для Мандельштама, говорилось: “в последний раз вам вера предстоит” и “в последний раз вы молитесь теперь”. Это прощание словами Тютчева с музыкой Верлена». “Название «Концерт на вокзале» содержит по меньшей мере два символических смысла. Первый из них основан на контрасте: вокзал не место для истинного концерта, истинной музыки, в нем слишком много суеты, снующих толп, и лишь поэт способен в столь безмузыкальном месте, средоточии инженерии («вокзала шар стеклянный», «железный мир», «вагон») и запахов еды, испытать не только приступ страха, но и прилив поэтического вдохновения. Второй связан с содержанием «концерта» и поэтического «пения». Они — о вынужденном расставании с «родной тенью», о последней, отчаянной (скрипичная тема) песне «милой тени». Место этого поэтически-музыкального плача, «воксхолл», более чем уместно“ () “«Твердь, кишащая червями» и мертвая немота звезд — исходное ощущение героя стихотворения, взгляд из глубин земной, человеческой немощи и отчаяния. «Музыка над нами» — то, что «видит Бог», т. е. то, что становится видимым из мусической вечности, сквозь инфернальное марево. Интересно, что при чтении вслух слова «видит Бог» воспринимаются не как вводный оборот, выполняющий скромную функцию грамматической связки, но как еще одна грамматическая основа. Возможно, желая (по своему обыкновению) избежать излишней акцентуации на религиозно-сакральном, Мандельштам предпочитает здесь более «скромное» пунктуационное решение, как бы оставляя за читателем право не замечать ключевого значения данного мотива и тем самым обеспечивая его прикровенность. Историко-биографических аллюзии: недавняя смерть матери, почти совпавшие по времени кончина Блока и расстрел Гумилева, смерть Анненского на перроне Царскосельского вокзала...“ ()